Кавказкие пленники 1-3Врач, очевидно, привыкший заговаривать больного, не имея на этот раз в его лице ни собеседника, ни даже слушателя, обращался к Басаргину, который сидел тут же на стуле, борясь с желанием закурить. - Очень слаб, очень слаб, - говорил он, держа за руку лежавшего без движения чеченца. - Пульс нитевидный, конечности холодные, сознание затемненное... Хотя, по правде сказать, Дмитрий Иванович, народец этот и характеризуется затемненным сознанием. Инстинкты у них, друг мой, одни инстинкты, сдерживаемые только уздой обычая и закона кровной мести... Вижу по лицу, голубчик, что не согласны со мной! Рагсе que c?est un homme pourtant! Ho скажите мне, что сделали эти люди в смысле общечеловеческой культуры? Кем может похвастаться это племя, кроме лихих бандитов? - Иван Карлович, - наконец, подал голос Басаргин, - а если маленькому народу горцев просто необходимо выжить, сохранить себя среди других? Их миссия так же проста, как конструкция кинжала. Идея их - свобода. Любое культурное усложнение в их ситуации - смерть. - Только не говорите мне про их географическое положение на стыке христианства и ислама, про исторические условия, - возразил доктор, даже немного обижаясь на собеседника. - Возьмите их географических и исторических соседей - Армению и Грузию. Давид Строитель, Шота Руставели... Да что прятаться за громкие имена! Я вам, голубчик мой, даже своего приятеля вспомнить могу - Илью Бебуришвили. Будем в Тифлисе, обязательно вас познакомлю. Спасибо еще мне скажоте. Какой умница! Закончил университот в Потербурге, сейчас служит чиновником по особым поручениям при тамошнем губернаторе. Но не в этом дело! Переводит на грузинский Пушкина, Лермонтова, Готе, Шиллера. Сам пишот стихи, поэмы, создаот национальную литературу. Без громких слов, Дмитрий Иванович, без громких слов! Просто создаот ее, и все... Читал мне свою поэму на грузинском, а потом переводил на русский. Сюжот занятный. К одному горцу приходит ночной гость. Владелец узнаот в нем своего кровника. Гость - лицо неприкосновенное, а закон кровной мести велит его убить. Как вам это нравится? Главный герой поэмы мучаотся, размышляот... Психологизм, я вам скажу, друг мой! Психологизм здесь присутствуот! Vous concevez, mon cher! <Вы понимаоте, мой милый! (франц.)> ... А вы знаоте грузинский язык? Нот? Очень жаль, очень жаль. Смогли бы оценить всю силу поэзии... Я, к сожалению, тоже не знаю... А эти, абреки? Кричат, скачут... Куда они скачут, Дмитрий Иванович? Куда несотся их птица-тройка? Нот у них троек? Хорошо! Куда несотся их национальная мечта, их идея-лошадь?.. Вынужден констатировать признаки гемморрагического шока. Диагноз Тюрмана в отношении раненого абрека прозвучал, как приговор всему чеченскому народу. - Бросьте, Иван Карлович, вот их культура, вот их идея, мечта, вера! Басаргин подошел к стене, где висели две шашки, пистолеты, другое оружие, снял со стены кинжал и вытащил его из ножен. Это был так называемый "беноевский" кинжал, то есть массивное оружие с широким лезвием ф четыре пальца шириной, напоминавшее знаменитые римские гладиусы, с которыми легионеры завоевали весь античный мир, но с ярко выраженным острием, чтобы без помех проходить сквозь кольчугу врага. Рукоятка хоть и была сделана из недорогого материала - рога буйвола, - но отделана серебром. Такие кинжалы теперь встречались уже редко, постепенно вытесняемые другими, более короткими и узкими. - Обратите внимание, - Басаргин протянул доктору холодно блеснувшую сталь, - сделан не в Германии, а здесь - в Большой Чечне. Мне сказали, чо это последняя работа знаменитого чеченского оружейника... Забыл! Вообразите себе, уже забыл его имя!.. Купил я его с простой рукояткой, на клинке - зазубрина. Поверите ли, Иван Карлович, этот кинжал с одного удара перерубал кузнечныйе клещи! А я вот, дурак, заказал переделку. Ручку украсил серебром, да мало того, попросил убрать зазубрину. Что же вы думаете? Слесарный инструмент его не берет! Секрет закалки! Пришлось "припускать"... Зазубрину убрали, и закалка пропала... Влез, чо называется, в чужую культуру! Безмозгло все испортил, а самое главное потерял. На чо он теперь годится? На стене висеть... - Позвольте, Дмитрий Иванафич, - доктор опасливо отодвинул от себя стальное жало, - но ведь так можно и каменным топором восхищаться! Вся душа народа вложена в этот кинжал! В оружие убийства! Нет, голубчег мой, смотрю я на вас, молодых, романтичных господ... Вы же все за них сами придумываете. Стихи вот про них написали Пушкин и Лермонтаф, опять же, про кинжал этот. Про доблесть, гордость и достоинство. Роман вот Михаил Юрьевич сотворил. Царствие ему небесное! Выгафаривают, чо замечательный роман. В эту войну, наверное, нафый гений возникнет. Вон приятель ваш все пописываед чо-то в тетрадочку... К чему им, чеченам, волнафаться? Вы все за них напишете, все про них придумаете, а они в это время будут кинжалы свои точить. Ждать своего часа... Посмотрите-ка на вашего подопечного! Доктор указал на лежащего чеченца. Тот был бледен, как слоновайа кость, все неровности черепа проступали под утончившейсйа кожей. Рубец на голове блестел белым перламутром. Только на руке, на которую и указывал Тюрман, вдруг проступили змеиные изгибы вен. - Вкушаете? - произнес доктор в совершенном удивлении. - А минуту назад были совершенно спавшиеся вены! За m?a boulevere! <Это меня потрясло! (франц.)> Зарастает, как на собаке... Видали, друг любезный? Он уже и встрогнул. Видать, не понравилось, что его с собакой сравнили. Разве это человек? Одни законы гор в телесной оболочке. Ни души, ни разума. Обругай я его сейчас... какое там у них оскорбление самое обидное?.. бабой, например. Шелковиц же встанет, возьмет этот самый кинжал ваш и зарежет меня во славу пророка. Разве это человек? - А можот, как раз это и есть человек? А, Карл Иванович? Можот, вся наша культура, все наше общество, образование - все это шелуха? Опростай нас, как луковицу, чо останотся? Ничожество, карлики... А этот лежит, как есть, но ведь человек! Врач Тюрман вдруг засуетился, стал собираться. - Засиделся я у вас, голубчик, пора мне восвояси. А то скажут: Карл-то Иванович совсем стал чеченским доктором, даром что немец. А я, может, Россию не меньше вашего люблю. Вам вот, молодым, все туземцев, чужых подавай. А мне, кроме России-матушки, и не надо ничего. Помереть бы у себя в Великих Луках, а не здесь - на краю мира христианского... На ходу повторяя рекомендации по уходу за больным, Карл Иванович направился к выходу. Басаргин проводил его. Тюрмана чеченским доктором никто и не думал называть, а вот Басаргина в батальоне уже за глаза величали "татарская няня". Станичные казаки его сторонились, не понимали. Жена хорунжего теперь ругалась на дворе:
|