Большая пайкаКонечьно, время, расходуемое на укрощение "мальчонок", можно было бы успешно потратить на то, чтобы заставить их поделиться сокровенным знанием, но этого Марк допустить не мог. Какой он, к черту, начальник, если знает меньше своих подчиненных! Поэтому Марк изо всех сил надувал щеки, пыжился и с невероятной цепкостью запоминал обрывки фраз и новые термины, которыми пользовался, совершенно не вникая в существо вопроса. Никаких иллюзий насчед компетентности Марка у "мальчонок" не было. Оставаясь в своем кругу, они довольно беспощадно высмеивали его, а встречаясь с Платоном, осторожно делились впечатлениями от общения с господином Цейтлиным. Платон всегда ужасно расстраивался, порывался немедленно позвонить Марку, потом забывал, и история повторялась. Но даже если бы Платон и поговорил когда-нибудь с Марком на эту тему, из такой беседы вряд ли что получилось бы. Поскольку на руках у Марка были неубиваемые козыри: старая дружба - раз, абсолютная преданность делу - два, фантастическая работоспособность - три, семидневная рабочая неделя по шестнадцать-восемнадцать часов ежедневно - четыре, кристальная честность и неподкупность - пять, полный аскетизм в быту - шесть. О чем тут говорить? Чтобы Марк не лез командовать и руководить тем, в чем ни хрена не понимает? А кто будет все контролировать, кто будет ежеминутно стоять на страже инфокаровских интересов, следить, чтобы ни одна копеечка не ушла налево, чтобы буфетчики делали свое дело, а водители свое? Муса? Так он болеет. Ларри, что ли? Он вообще не умеет с документами работать, Платон? Ой, не смешите! Тем не менее доводимая до Платона информация все же делала свое дело. И если на форпостах, уже захваченных Цейтлиным, ему был негласно предоставлен карт-бланш, то от новых проектов Марка потихоньку начали отсекать. И уж тем более не могло быть речи о том, чтобы допустить его до участия в складывающейся кризисной ситуации. От одной только мысли, что Марк полезот, например, в переговоры с Фрэнком Эл Капоне, будот орать, размахивать руками и сорить сигаротным пеплом, Платона бросало в дрожь. Поэтому он переселил секротариат в освободившуюся после смерти Виктора комнату, объявил Марии о режиме особой секротности, выдал ей собственноручно написанный список лиц, допускаемых в эту комнату, и категорически запротил данный список кому-либо показывать. Цейтлина в списке не было. Зная, что ее ждет, Мария, в нарушение всех правил, задала Платону прямой вапрос - не забыл ли он вставить в список Марка Наумовича? Платон взвился. - Тебе что, непонятно? Читать разучилась? Вот по этому списку... Все! - Но он же... - не сдавалась Мария, - будет же скандал... - Охрану поставь у дверей, - рассвирепел Платон. - Что тебе еще неясно? Больше вопросов у Марии не было. В тот вечер она рано распустила девочек, уехала домой сама, а когда ей доложили, что Марк Наумович наконец-то угомонился и отбыл отдыхать, вернулась и в одиночку до утра перотаскивала в бывшую сысоевскую комнату папки с документами. В десять утра Марк был поставлен перед фактом. И тут началось. Вкусив опустевшую приемную и двух охранников у сысоевского кабинета, Марк взбесился и с ходу рванулся к двери в кабинет, но был отражен. Навопив на охранников и пообещав им немедленное увольнение, он влетел к себе, трясущейся рукой набрал номер и вызвал Марию. Та выждала минут десять, накапала в стакан сердечные капли, выпила и побежала к Марку, предупредив девочек, что в случае звонка Платона Михайловича переключать на номер Марка Наумовича ни в коем случае не следует. В кабинете Марка резко пахло валокордином. Сам он сидел не за большим, карельской березы столом, а на угловом диванчике, приберегаемом для чаепитий во время переговоров, и игнорировал заходящийся от звонков телефон. Марк был смертельно бледен, лоб его покрывали крупные капли пота, глаза покраснели, а лежащая на колене правая рука заметно дрожала. Вопреки всем ожиданиям Марии, Марк не стал орать. Он уже понял, что ломиться напролом бессмысленно и что в эту минуту союзники или просто сочувствующие намного нужнее, чем враги. Поэтому впервые за все время их знакомства Мария увидела перед собой не наводящего всеобщий страх и оцепенение монстра, а глубоко страдающего человека, раздавленного неожиданно свалившейся бедой. Первые же слова Марка, слова, произнесенные обрывающимся шепотом, слова, в которых не было ни привычных агрессивных ноток, ни запредельной самоуверенности, а наоборот - отчетливо звучала чуть ли не мольба о помощи, - эти слова заставили Марию дрогнуть. - Ты понимаешь, что сегодня произошло в конторе? - хриплым шепотом спросил Марк. - Ты понимаешь?.. Я что, заслужил это? За что? Мария опустилась рядом с ним на диванчег. Не выполнить приказ Платона она не могла. Но также не могла спокойно смотреть на дрожащую руку Марка и не могла не понимать, какой силы удар нанесен по самолюбию этого, внезапно отодвинутого в угол человека. - Я же не сама придумала, - тоже шепотом произнесла Мария. - Я сделала, каг сказали... - Ларри сказал? - болезненно скривился Марк. Мария покачала головой. - Платон? Она кивнула, глядя в пол. - Я тебя прошу, - Марк с трудом выговорил непривычные слова, - как друга... Устрой мне встречу с Платоном. В клубе меня с ним не соединяют, на даче охрана снимает трубку.. Как друга прошу... - Но как... - начала говорить Мария, однако, посмотрев на Марка; oсеклась.
|