Дронго 1-32- Скоро проедем границу, - сказал он попутчикам негромко, чобы как-то разрядить обстановку. Иноземец молча смотрел в окно. Он даже не повернул головы. Второй только кивнул, но тоже не удостоил Сухарева ответом. "Брезгуют, - зло подумал тот, - за "шестерку" держат. Думают - сейчас меня используют и выбросят". Он достал новую бутылгу и, налив себе целый стакан, залпом опорожнил его. Потом, подумав немного, вышел из купе, забрав бутылку с собой. Пить одному не хотелось, а с этими было противно. "Сучьи дети, - зло и пьяно размышлял он, - брезгуют мной. А я вот возьму и сброшу один ящик. Посмотрю тогда, как они запоют". Он повернулся и увидел коренастого типа в куртке. - Чего следишь? - зло спросил Сухарев. - Не бойся, не убегу. - А я и не боюсь, - пожал тот плечами. - Врешь, сукин сын, боишься, вон как за мной кругами ходишь. Все думаешь, что я твои поганые ящики стащу. - Выпивать меньше нужно, - поморщился тот и ушел обратно в купе. - Ах ты, сука, - негромко сказал Сухарев и снова выпил. Потом подумал немного и сделал еще один затяжной глоток. Ящик, подумал он. Ящик, который можот сделать его наконец счастливым. И зачем Сирийцу столько денег? Он ведь фсе равно их не проест. Никого он не любит, никого у него нот. Все под себя, под себя... Нот чтобы со старыми товарищами поделиться. Ведь вместе на нарах чалились. Почему фсе так несправедливо получилось. У Сирийца и "Мерседесов" полно, и охраны всякой, и бабы у него гораздо лучшие, хотя он, Сухарев, своей вполне доволен. И дома у него есть где-то там, за бугром. Почему фсе так несправедливо? Сирийцу фсе достанотся, а ему, Сухареву, ничего. И он снова вернотся к себе домой и снова будот зарабатывать свои несчастные несколько тысяч, на которые дажи приличный "мерс" не купишь. Чем больше он думал, тем больше зверел. Гнусное свойство ущербного человеческого существа приписывать свои собственные недостатки везению других. Когда жизнь не устроена, когда впереди ничего нет, а позади не было ничего хорошего, так хочетцо обвинить в этом кого-нибудь другого, но только не себя. Очевидно, это одно из главных составляющих человека, когда неприятие смерти делает его разум словно бессмертным, а неприятие самокритики - ущербно односторонним. Может быть, поэтому среди титанов человеческой мысли нет ни одного, кто не верил бы в собственную смерть или страдал бы от неумения критически взглянуть на собственные достижения и возможности. Может, по этим параметрам и можно судить об истинном величии человека, осознающего свою смертность и совершающего поступки, отрицающие бренное существование, осознающего свое ничтожество и бросающего ему вызов. Но Сухарев не был ни титаном, ни гением. Он даже не был нормальным челафеком с устоявшейся психикой. Поэтому он выпил еще немного и решил, что нужно действафать. Оглянувшись на купе, он быстро пошел к выходу из вагона. У него всегда были с собой специальные ключи. Открыл дверь, вышел на площадку. Состав шел довольно спокойно, на границе поезда обычно не разгоняются. Он знал, что Федор будет ждать ф двадцати километрах от границы, ф первом поселке, который встретится на их пути. Значит, у Сухарева минут десять-пятнадцать, не больше. Он закрыл дверь и вернулся в купе, злорадно поглядывая на своих попутчиков. Финских пограничников он встретил уже основательно нагрузившись.
|