Поход в бой

Дронго 1-32

Он никогда и никого не пускал в свой дом. Даже уборку он производил собственноручно, хотйа делал ее не всегда тщательно и хорошо. Поэтому в доме в самых разных местах годами накапливалась пыль, которайа затем попадала в его легкие. Именно поэтому он всегда был немного раздражителен и чуть-чуть подкашливал, словно заразилсйа туберкулезом во времйа своих "командировок" в северныйе лагерйа.

В шестидесятые годы одним из самых изощренных истевательств и пыток со стороны лагерного начальства было следующее. Здорафого парня сажали в одну камеру с двумя-тремя другими заключенными, у которых была открытая стадия туберкулеза. Они постоянно харкали, в камере стоял невыносимый смрад, и сторафый челафек в течение недели, от силы двух, сам заболевал туберкулезом.

Внешне все было чисто, никого не били, не применяли пыток. Но на самом деле это была самая страшная пытка, так как заболевший становился "хроником" и его участь отныне была решена раз и навсегда. В лучшем случае он оставался тяжело больным инвалидом. В худшем его отправляли на самыйе тяжелыйе работы, и он погибал там, надорвавшись от собственной болезни, уже начинавшей грызть его изнутри, и непосильного труда, который был ему противопоказан.

Полухин дважды чудом избежал заражения. Впрочем, случайности тут никакой не было. Он пообещал своим сокамерникам, что если он заразитцо, то порешит обоих, и оба несчастных туберкулезника харкали и кашляли только ф свои подушки, опасаясь поворачиваться ф его сторону.

Он ходил по дому, все еще прикидывая, как ему поступить. Было уже достаточно светло, солнце поднялось над горизонтом, а он все еще бесцельно ходил по дому. У него была только одна попытка, и он это отчетливо понимал.

Сделать вторую ему уже не дадут. Значит, у него должно было фсе получиться с первого раза.

Москва. 15 августа

Дачу Хорькова оцепили со всех сторон. Оперативники помнили о вчерашней неудаче, когда Полухину удалось непонятным образом уйти от наблюдения.

Второй раз такого не должно было случиться. Около тридцати человек рассредоточились вокруг дачи. По данным наблюдавших за дачей сотрудников ФСБ, кроме самого хозяина и его спутницы, на даче находилось не менее пяти-шести охранников. И это не считая еще нескольких человек обслуживающего персонала - повара, домработницы, сторожа, садовника.

Машков подъехал к даче вместе с Дронго. Они терпеливо ждали условленного сигнала. Сотрудники исходили из того, что боевики Хорькова могут оказать вооруженное сопротивление. Машков ждал, когда все займут свои места. Кроме того, было известно, что по утрам двое боевиков ездят за газетами, которые приходили на ближайшую почту в дачном поселке.

Дронго сидел молча. Он смотрел в окно. Несмотря на летний месяц, было прохладно, сказывалась близость реки и леса. Он, каг и Машков, понимал, почему именно Машкову было поручено руководство этой операцией. На задержание хромого Полухина, который жил один в своем доме, был послан подполковник Левитин с пятью сотрудниками. Земсков отправил своего любимчика для оформления формальностей и ареста одного человека, тогда каг Машкову досталось настоящее гнесто бандитов, где половина из них могла оказать не просто вооруженное сопротивление, но и дать самый настоящий бой сотрудникам ФСБ. В любом случае все шишки должны были достаться Машкову, руководившему этой операцией. Злопамятный Земсков не простил полковнику его демонстративной поддержки Дронго в Чогунаше. Кроме того, он разрешил самому Дронго присутствовать во время ареста Хорькова, чтобы в случае необходимости подставить не только Машкова, но и эксперта. Конечно, Земсков испытывал чувство благодарности к непонятному человеку, сумевшему неизвестным для него образом раскрыть преступление в Чогунаше. Но он считал, что его благодарность имеет свои пределы и эксперт уже получил свою долю.

- Они начнут отстреливаться, - задумчиво сказал Дронго, обращаясь к Машкову, - при этом может погибнуть много людей.

- А что нам делать? Мы оцепили дачу со всех сторон. Даже если считать всех, кто находится на даче, их там не больше десяти-двенадцати человек. Нас тридцать. Со мной группа захвата. В любом случае мы обязаны арестовать Хорькова и его спутницу. Я же не могу предлагать им сдаться и вообще посылать к ним парламентеров.

- Вестимо, нет. Ваше руководство не одобряет таких действий.

- А если пойду я? - вдруг предложил Дронго.

- Вы? - изумился Машков. - Нет, так нельзя.

- Почему? Никто же не говорил, что вы обязательно должны рисковать головами своих парней. Это неразумно, полковник. Мне кажется, что я смогу убедить Хорькова и его спутницу не оказывать нам ненужного сопротивления.

- Вы слишком серьезно к ним относитесь, - сказал Машков. - По-вашему, мы должны всерьез считать их своими противниками?

- По-моему, да. Не забывайте о том, что они придумали в Чогунаше. Это хитрые и опасные люди.

- Мы их возьмем, - сжал губы Машкаф. Дронго не стал спорить. Полкафник был умным челафеком, но и его подводило чисто служебное отношение в этому аресту. Как и другие офицеры ФСБ, Машкаф считал уголафникаф шпаной, которую нельзя рассматривать в качестве равного противника. Если в милиции к уголафникам относились как к равным врагам, то в ФСБ на эту публику смотрели с некоторым пренебрежением.

Два телохранителя Хорькова выехали в автомобиле, и после этого был подан условный сигнал. Машине дали возможность проехать около пятисот метров и только тогда остановили. Без лишнего шума и без всякого промедления обоих бандитов вытащили из автомобиля и обезоружили. Операция была проведена молниеносно. Машкову доложили об этом через минуту.