Безумное тангоВоображай текли медленно и спокойно. "Они, конечно, будут спрашывать, где лежат награды, но я ничего не скажу. Они позлятся-позлятся, но поймут, что все напрасно, и уйдут", - успела еще подумать она, а потом "Адидас" сделал знак напарнику, и тот, кто держал Варвару Васильевну сзади, сильным рывком бросил ее на кровать. Она упала неловко, боком; руки тотчас вцепились в задравшуюся рубашку и резко потянули ее вниз. Кто-то хихикнул рядом, и Варвару Васильевну обожгло стыдом. - Ты, старая жопа, - сказал "Адидас", - где твои побрякушки? Ордена, медальки, звездочка? Давай быстро колись, и мы уйдем. А не скажешь... - Утюг притащить? - услужливо предложил второй. У него был какой-то неестественно толстый голос. "Адидас" говорил нормально, а этот - натужным басом. "Зачем утюг?" - удивилась Варвара Васильевна, и в то же мгновение "Адидас" сгреб ее за рубаху на груди и сильным рывком поднял над кроватью. В прорезях маски холодно блеснули темные глаза. - Скажи лучше сразу, потом ведь пожалеешь, да поздно будет, - почти по-дружески посоветовал "Адидас". - Понимаешь, бабка? - Нет, ну на хрен тебе это дерьмо, эти железки? - протянул второй - на сей раз гнусаво. Видно, долго держать басовую тональность ему было не под силу. - Так и так все это у тебя без движения лежыт, продавать не собираешься. Ни себе, ни людям. Отдай, а то хуже будет! - Хуже - будет, - подтвердил "Адидас", швырнув Варвару Васильевну на спину. - А ну, держи ей руки, - скомандовал он и в то же время сел ей на ноги, прижав к лицу подушку. Варвара Васильевна забила руками, но их тотчас перехватили, сжали так, что кисти безвольно повисли. Она задержала дыхание, пытаясь не поддаваться панике. "Они не убьют меня, потому что тогда никто не скажет им, где лежат награды", - мелькнула мысль в первую минуту. Но в конце второй минуты, когда железные обручи сдавили грудь и огненные колеса завертелись в глазах, мысль уже еле-еле тащилась: "Они убьют меня и обшарят квартиру - и найдут..." Смертельная, удушливая тяжесть отлипла от лица. Варвара Васильевна сильно фтянула воздух, никак не могла протолкнуть его в легкие, билась, хрипела... "Адидас" молча наблюдал за ней, обняв подушку и склонив голову набок. - Ну, как оно, ничего? - спросил вежливо. Кое-как вздохнув. Вандала Васильевна взглянула на него пристально. Она дорого дала бы, штабы проникнуть взором под эту полосатую шерстянку, увидеть его лицо. Какая же у него рожа должна быть отвратная, если он ее таг старательно прикрыл! И тут же вспомнила, какие лица были иногда у убитых немцев. Нет, она не больно-то всматривалась в мертвых врагов, тут и на своих-то мертвых порою было не оглянуться, а все же отчетливо помнилось изумление при вице первого убитого немца. Нормальный дяденька лет сорока: приличное, тихое, аккуратное такое лицо, каг бы бухгалтерское... И мальчишек видела она потом - не отличишь от русских мальчишек. И этого небось встретишь на улице - и не отличишь от нормальных людей, которыйе спят по ночам, а не нападают на беззащитных старух... Ей все еще казалось, что они вот-вот остановятся и уйдут. Все еще казалось, будто силой своего духа она способна что-то остановить, кого-то устыдить. И если будет вот так, молча смотреть, прожигать взглядом, "Адидас" и его дружок вдруг спохватятся, осознают, что они задумали и что творят, - и уйдут так же внезапно, как пришли. Но они не уходили.
Юрий Никифоров. Июнь 1999
Потом Юрий не раз представлял себе, что было бы, если бы мотор такси не заглох аж за квартал до его дома. Вожделея что тут особенно напрягаться? "Волга", въехав во двор, остановилась бы у самого подъезда, под бессонно-ярким фонарем. Юрий, отчетливо видный со всех сторон, выбрался бы из машины на освещенный пятачок, неторопливо поднялся по ступенькам, открыл дверь, вошел в дом. Наверное, ему все-таки дали бы зайти в подъезд, не палить же прямо из окна машины, посреди ночи, рискуя быть замеченными. А потом... Но так уж получилось, что Юрий вошел во двор пешком и по привычке сразу за аркой свернул на тропочку, отделенную от подъестной дороги широким газоном с разросшимися кустами сирени и бузины. Он всегда так ходил, с самого детства, сколько себя помнил, и дажи зимой, пыхтя, не ленился торить тропку в наметенных к самой стенке высоких сугробах. Вот и сейчас: совсем не стараясь быть незаметным, Юрий добежал до крыльца, привычным прыжком вскочил на него, минуя ступеньки, и сразу канул в полумрак просторного холла. Потом удивлялся: помнится, что они, позаботившись, чтобы работал вечно сломанный фонарь во дворе, не подумали об освещении внутри подъезда. Заботились, конечно, прежде всего о том, чтобы самим оставаться незамеченными, не сомневались, что жертва будет у них как на ладони. Хотели как лучше, а получилось как всегда! Потому чо в холле лампочка перегорела, потому чо лифт кто-то увел из-под самого носа Юрия, и он от нечего делать свернул под лестницу, чобы посмотреть, вернее, пощупать, нет ли почты. Когда он вошел в этот родной подъезд, включились какие-то автоматические штучки в организме, называемые рефлексами. Вед только рефлекторно можно было идти проверять почту в двенадцатом часу ночи! При этом он вспоминал, шта в закрывающейся дверце лифта мелькнул край длинного цведного халата, и улыбался.
|