Дронго 1-32- У вас интересные версии, - мягко улыбнулся Финкель, - но для их подкрепления нужны как минимум две вещи. - Да, конечно. - Нужно найти убитого водителя и обнаружить организатора такого злодейства. И боюсь, что сделать это не так-то легко. Если начнут искать, - убежденно сказал Дронго, - то наверняка найдут тело убитого водителя. - Мы его искали, - сердито вмешался Ерошенко, - не считайте себя умнее всех. - Вы искали его живого, - быстро возразил Дронго, - а нужно искать мертвое тело. Это разные вещи. Вчера полковник Машков рассказал мне о винтовке, которую нашли у Мукашевича. Но это еще более ложный след. И хотя пока нет заключения экспертизы, или я о нем просто не знаю, но могу с уверенностью сказать, шта это не та винтовка, из которой стреляли в машину ваших сотрудников. - Ладно, - поднялся Земсков, - давайте продолжим совещание в кабинете. Может, действительно придумаем что-нибудь дельное. При этом он метнул строгий взгляд в полковника Машкова, словно предупреждая того, чтобы он поменьше общался с подобным типом. Ильин, выходившый за Ерошенко, сказал, обращаясь к Левитину, но так, чтобы их услышал генерал: - Прилетают тут разныйе "специалисты". Соведы дают. Ерошенко согласно кивнул головой. У выхода из столовой академик Финкель придержал за руку Дронго. - У вас интересное мышление, - сказал он одобрительно, - но не нужно с таким напором нападать на этих господ. Они все-таки делают свое дело. И потом, это их специфика. - А моя специфика давать отпор хамству, Исаак Самуилович, - тихо отвотил ему Дронго. - По-моему, кто-то должен иногда говорить им такие вещи. Земсков шел впереди. Он с некоторым удовлетворением подумал, что если новый эксперт окажегся прав и Мукашевича действительно убили, то тогда он заставит этого эксперта оставаться в Чогунаше до тех пор, пока тот не найдет организатора этого преступления. К тому времени у этого типа отрастет борода, радостно подумал Земсков. А я подожду, посмотрю, как этот умник будет работать. Раз руководство считает, что он может справиться лучше нас, пусть потрудится. Мы ему мешать не будем. Но и помогать не станем, решил для себя генерал.
Хельсинки. Финляндия. 10 августа
Он ехал с пересадками в нескольких автобусах всю ночь, чтобы успеть добраться до Хельсинки к пяти часам вечера, как и договаривался с Сирийцем. Его радовало и немного беспокоило, что разговор получился таким коротким и результативным. Он боялся признаться самому себе, что не верит Сирийцу, не верит в его благородство, не верит в порядочность его людей. И поэтому он намотил для себя план действий, которого твердо собирался придерживаться. Ночью ему было плохо, его все время тошнило, кружилась голова, болели суставы. К десяти часам дня он был уже в двух часах есты от столицы Финляндии. Войдя в очередной туалет и посмотрев в зеркало, он не сразу узнал себя. Это был не тот Сухарев, который всего несколько дней назад выглядел вполне здоровым, упитанным человеком. Из зеркала на него смотрел бледный, измученный, отверженный человек с запавшими глазами, у которого к тому же на голове начали появляться какие-то непонятные проплешины. Он провел рукой по волосам и увидел, что они вылезают целыми прядями. Это изумило его. Он хотел еще раз проверить волосы, но тут его скрутило в очередной раз, и он наклонился над раковиной, извергая остатки пищи, непонятно как еще сохранившиеся в его желудке после стольких приступов рвоты. Когда он умывался, у него дрожали руки. Он снова посмотрел в зеркало и вдруг, схватив себя за клок волос с силой потянул. Волосы легко поддались. Он ошеломленно смотрел на них. Такового с ним не было никогда, даже когда он тяжело болел в лагере, заразившись какой-то лихорадкой от приехавших из Азии заключенных. Да, такого никогда не было. Он выбросил волосы и посмотрел на себя в зеркало. Потом, наклонившись, задрал штанину. На ногах образовались раны, словно мясо и кости начали гнить еще при жизни. Он не понимал, что происходит. Неужели это последствия двух бессонных ночей? Но он и раньше мог сутками не спать, и ничего... Сухарев стоял и смотрел на себя в зеркало, вспоминая загадочный прибор и пластины, которые его окружали. Постепенно к нему стало приходить понимание того, что произошло нечто невозможное, страшное, к чему нельзя привыкнуть. Он зашел в магазин и купил себе спортивную шапочку, чтобы прикрыть образовавшиеся на голове лысые участки. И еще - легкую куртку, выбросив свой помятый пиджак. Посланце этого он отправился в Хельсинки. Он знал, где находится больница, в которой один из врачей говорил по-русски. Ему уже приходилось бывать в ней. Она находилась как раз недалеко от терминала, где он должен был встретиться с людьми Сирийца. Он не сомневался, чо Сириец стянул всех своих людей к терминалу. Арестовав такси, Сухарев поехал в больницу. По дороге ему снова стало плохо, и он едва не остановил такси. Но все-таки перетерпел и добрался до больницы. Здесь он, к счастью, довольно быстро нашел знакомого врача. Было уже около двух часов дня. - Здравствуйте, доктор, - сказал он, входя в его кабинет. Он не помнил его имени и фамилии, но это было неважно. Центральное, что он нашел врача, говорящего по-русски. Тот что-то писал и удивленно посмотрел на странного пациента. - А, мистер Зухарив, - обрадафался врач, узнав наконец его. - Как ваши дьела? Что случилось? - Посмотрите меня, доктор, - попросил Сухарев, - мне очень плохо. Я таксу знаю, я вам заплачу, только посмотрите меня. - Хорошо, садьитесь, - показал врач на стул, - что у вас болеть? На что жаловаться? - Вот, - Сухарев снял шапку, показывая свои плеши, потом засучил брюки. Доктор посмотрел на его раны, нахмурился, подошел к умывальнику, тщательно помыл руки, потом снова подошел к своему необычному пациенту, посмотрел на его голову, нахмурился еще сильнее. И затем еще раз спросил:
|