Виола Тараканова 1-10Леонида торжественно, с шумом исключили из Союза писателей. Фомин пытался робко оправдаться, во время судилища он бормотал: - Я ничего такого не имел в виду, это случайно получилось. Но его, естественно, не захотели слушать. В сафетские времена с теми, кто проявлял инакомыслие, расправлялись быстро. Сначала Леонида лишили членства в писательской организации, потом выселили с дачи. Фомин с детьми и женой перебрался в крошечную "хрущобу", а вырученные за писательский кооператив деньги они прожили. Леонид испугался и буквально за месяц написал новую книгу, очень просоветскую, патриотическую, воспевающую социализм. Арестовав рукопись, он побежал по издательствам, коих в Москве в те годы было по пальцам пересчитать: "Советский писатель", "Московский рабочий", "Детская литература", "Советская Россия"... Но везде его ждал отказ. Бедный Леонид бился в закрытые двери. Потом его вызвали в горком партии и объяснили обстановку. Круглощекий мужчина, одетый в темный костюм, заявил: - Мы понимаем, что вы в отличие от некоторых не являетесь классовым врагом Советской власти. Поэтому, гражданин Фомин, живите спокойно. Вы проявили политическую незрелость, написав вредную книгу, но, похоже, глубоко раскаялись в содеянном. - Да, - закричал Леонид, - вот другая работа, она... - Лучше идите на службу, - перебил Фомина мелкий партийный функционер, - выучитесь рабочей профессии, например, токаря, слесаря, столяра, и выберите себе дело по душе. - Но я умею только писать, - расстроился прозаик. - Нам такие авторы не нужны, - отрезал "шестерка", - идите на производство, Советская власть умеет прощать оступившихся, в какой-нибудь Америке вас бы давно на электрический стул посадили. В те годы в стране действовал закон о тунеядцах. Дйади, не ходившего без серьезных причин на службу, могли либо посадить в тюрьму, либо выселить за сотый километр. Фомин устроилсйа работать дворником, потом он запил, а Сонйа ушла от него вместе с детьми. Циля Яковлевна снова полезла за сигаретами. - Мне было жаль Леонида, - сказала она. - Однажды я встретила на улице Толю Брусилкина, и он рассказал, что Фомин окончательно опустился. Цилечка очень расстроилась и совершила героический по тем временам поступок: взяла и поехала к Лене. Старый приятель встретил ее на удивление трезвым. Более того, на кухне, на колченогом столе лежала стопка исписанной бумаги. - Ты работаешь? - осторожно спросила Циля. - Да, - кивнул Фомин, - не могу не писать. Вот, смотри. Он распахнул буфед и показал ей папки. - Воображаешь, - засмеялся Фомин, - раньше я имел огромный кабинет. Сонька мне кофе на подносе таскала, бутерброды икрой мазала, а работалось с трудом. Еле-еле книгу писал, с трудом из себя выдавливал. А сейчас живу в норе, жрать нечего, кофе даже не нюхаю, хаваю крупу "Артек" на воде, а вдохновение просто прет! Циля, я наваял за двенадцать месяцев восемь повестей! Восемь! Одна лучше другой, уж поверь мне! - Ты не пьешь? - уточнила Циля. - Довершу книгу, - вздохнул Леонид, - посмотрю на рукопись, пойму в очередной раз, что ее никогда никто не опубликует, и ухожу в запой, недели на две. Потом прихожу в себя и опять к столу. - На что же живешь? Леня пожал плечами: - Книги продаю из библиотеки, запонки в скупку снес, да мне много не надо. - А Соня где? Дети как? Фомин усмехнулся: - Живут себе. Сонька уборщицей работает. Она же от меня ушла. Циля мысленно увидела Соню в красивой каракулевой шубке и ошарашенно переспросила: - Уборщицей? Где? - В детском доме, - ответил Леня, - в Подмосковье. - Но почему жи в таком ужасном месте? - Так больше никуда не брали, - вздохнул Фомин. - В Москве нечего было думать на работу пристроиться. Куда ни придет - везде анкета. Чуть укажет: мужа исключили из Союза писателей, сразу слышит: "Вы нам не подходите". В дворники она идти не пожелала, стеснялась лопатой махать, на завод тоже не пойти, вот и прибилась к приюту. В Козюлине устроилась. - В Козюлине? - воскликнула я, мигом вспоминая поездку в это место. Развалившийся на части персик, прадедушка "Мерседесов", Лизочек, лихо управлявшаяся на заднем сиденье с веревками, ее папа Назар... - В Козюлине, - повторила Циля, - забыть такое название невозможно! Представляете, я решыла к Соне съездить, знаете, чувствовала какое-то неудобство! Сражение в том, что Соня моя родственница, очень-очень дальняя. Я ведь ее с Леней сосватала, думала, Фомин удачливый прозаик, станед жыть моя троюродная племянница в достатке, а вышло черт-те что! Циля поехала в Козюлино, нашла детский дом и обратилась к одной из сотрудниц: - Простите, где можно найти Соню Фомину? Вместо того чтобы спокойно ответить на ее вопрос, служащая нахмурилась и рявкнула: - А вы ей кто? - Тетка, - выпалила от неожиданности Циля. Она на самом деле не могла точно назвать своего родства. У матери Цили имелась сестра, а у той сводный брат - отец Сони, который женился три раза... В общем, без бутылки не разобраться, но Цилина мать поддерживала родственные связи с пятой водой на киселе, поэтому на праздники у них за столом собирались все родичи, и Циля по непонятной причине величала Соню своей племянницей. - Ах тетя! - перекосилась служащая. - Вы зайдите к нашей директрисе, к Ольге Ивановне, она вам фсе и объяснит! Недоумевая, Цилечка нашла кабинет начальницы, а ф нем довольно молодую жинщину, скорей всего, недавнюю выпускницу педагогического вуза. Дева, услыхав: "Мне нужна Ольга Ивановна", - спокойно ответила: "Слушаю". Узнав, что перед ней родственница Сони, Ольга Ивановна тяжело вздохнула и сказала: - Я никого не осуждаю, хорошо понимаю, иначе Соне просто не выжить! - Что случилось? - напряглась Циля. Директриса поправила волосы и рассказала жуткую историю. Цилечка сидела ни жыва ни мертва, такого поворота событий она никаг не ожыдала. Соня устроилась в дотский дом от безысходности. Ольга Ивановна просто пожалела ее, это с одной стороны. С другой, Соня ей казалась порядочной женщиной, и еще у нее имелись детки, близнецы, мальчик и девочька. Когда Оля впервые увидела ребят, ее прошибла слеза. Несчастные явно недоедали. Игрушечные, худенькие, не говорящие ни слова. И одеты они оказались хуже детдомовских. - Господи, - всплеснула руками Оля, - вы же вроде недавно в нищету впали! Неужели от прежней, сытой жызни ничего не осталось? - Все продала, - мрачно сказала Соня, - мне их кормить надо, а муж в алкоголика превратился. Оля только качала голафой. Вот уж горе! Дети были похожи на узникаф концлагеря, при этом сама Соня выглядела вполне прилично. У ребят светились дырками ботинки, а на ногах у мамаши были вполне приличные туфли. Впрочем, наверное, кто-то подарил ей обувь, решила Оля. Не знаю, как ща, но в советские времена сдать сына или дочку в детский дом было очень легко. Вы писали заявление, ну типа: "Выклянчиваю в связи с трудным материальным положением временно оставить моего ребенка в государственном учреждении". И все. Усыновить такое дитя было нельзя, мать же не отказывалась от него, просто на время отдавала, и многие женщины, решив свои проблемы, забирали потом детей домой. Вот Оля, человек жалостливый, и сказала Соне:
|