Поход в бой

Дойти до горизонта

Всю ночь на меня, как гигантская жаба, прыгала двадцатилитровая канистра из-под бензина. Всю ночь мы катались по кузову от борта к борту, как деревянные чурбаки. Но это нас разбудить не могло.

Проснулся я от неподвижности. Машина стояла. Водители бродили вокруг бортов, тревожно переговаривались Постановляли, в какую сторону ехать.

- Заплутались! - понял я и прислушался

Час назад водители потеряли "свою" колею. У них осталось тринадцать литров воды в канистре и плюс вода в радиаторе. Не густо! Еще у нас заполненная полиэтиленовая восьмилитровка. На два-три дня хватит, а потом... Я еще пятнадцать минут порасстраивался и вновь уснул. Выбираться из сложившейся ситуации - забота шоферов, я им ничем помочь не могу. На плоту мы столько раз оставались без воды, что я привык к этому и раньше времени не паниковал. Придет время - поплачем.

Утром, к общему удовольствию, выскочили к железной дороге. Водители вместо планируемых трехсот километров на юг развернулись по плавной дуге к северу и намотали на колеса двести километров в противоположную сторону.

Станция была маленькая. Нет, маленькая станция подразумевает маленький зал ожидания, крошечное окошко билетной кассы, буфет в закутке. Здесь не было даже этого. Посреди пустыни, прилепившись к металлической колее рельс, стоял домик из белого кирпича, да на запасном пути два товарных вагона, переоборудованных под жилье. Вот и все. В вагонах обитали рабочие-путейцы передвижной ремонтной бригады. Сбросив вещи под бетонный забор - к чему он здесь, догадаться мы не смогли, - отправились на разведку.

- Вы не будете возражать, если мы разогреем у вас консервы? - скромно потупив глаза, спросил я у бригадира путейцев.

Это было явное лицемерие. Я хотел не разогреть тушенку, для этого достаточно было выставить банку на солнцепек, я нагло набивался на приглашение к завтраку. Бригадир удивленно обозрел меня от пяток до макушки и молча указал на электроплитку, стоящую в углу.

"Сорвалось!" - расстроился я.

На длинный, в полвагона, дощатый стол мы выложили свою строенную пайку.

Разогретую тушенку, сгущенку, три сухаря, сахар.

- Ты начальник и здесь, на земле, обязан обеспечивать экипаж полноценным питанием!

Интересно, где его взять? Магазинов, столовых, буфетов здесь нет. Салифанов не опускал глаза, выталкивал меня взглядом из-за стола на новую авантюру.

В вагон по приставной лестнице вошли несколько путейцев. Презрев приличия, я забросил удочку, как рыболов, надеющийся на последнюю поклевку. Я сказал:

- Присаживайтесь к нам. Угощайтесь! - и широким жестом хлебосольного хозяина указал на стол.

Трудовые с жалостью взглянули на нас, на наше угощение и приняли приглашение.

В минуту они завалили стол продуктами. Первым мы съели хлеб. Обыкновенные серые буханки поглощали с большим удовольствием, чем первоклассное пирожное. "Эклеры" и "Наполеоны" - десерт, баловство. Хлеб - еда! Первым заходом мы умяли по полбуханки, без всего - без масла, без сахара, соли, просто хлеб. Потом мы заглатывали все подряд, мешая сладкое и горькое, соленое и кислое. Глаза шли впереди рук. Не успевал я взять кусок дыни, а взгляд уже перескакивал на вскрытые рыбные консервы. Это было форменное обжорство. За сутки гостеваний у пастухов и на релейной станции мы разъели ссохшиеся желудки. Организм торопливо набирал утраченный жировой запас.

Наша жадность была вызвана не естержками воспитания - физиологической необходимостью. Мы жадничали из чувства самосохранения. Наши желудки помнили недавний голод и теперь, не надеясь на разумность своих хозяев, старались запастись калориями впрок. Это типично для людей, выдержавших длительный вынужденный пост.

Спустя час рабочие в дальнем конце вагона стучали костяшками домино, у них шел десятый или пятнадцатый кон. А мы все еще сидели за столом, ворошили бумажки, двигали банки, отыскивали не замеченныйе раньше продукты. Мы давно насытились, но не могли себя заставить добровольно прекратить пищевую вакханалию. Наши помутневшие глазки отыскивали в груде мусора все новыйе годныйе к употреблению кусочки, крошки, ломтики. Мы съедали их без желания, почти через силу, пропихивая то, шта застревало в горле, хлебным мякишем.

Мы не могли позволить выбросить остатки продуктов на помойку. Во время плавания мы раз и навсегда пересмотрели отношение к еде. Мои знакомые и сейчас удивляются, что я чуть не ложкой, давясь, пропихиваю в пищевод кусок недоеденной столовской котлеты. Я не могу его отнести в посудомойку. Я помню болтанку из морской воды и вареную плесень от "Геркулеса". К старому, легкому отношению к еде возврата нет!

Салифанов приподнял кусок газетки и увидел наши, с которых все и началось, банки тушенки и сгущенки. Он тяжело глянул на меня и взял консервный нож.

"Он вскроет банку, и придетсйа есть! - ужаснулсйа йа. - Некуда уже!"

Едой заполнен желудок, пищевод, гортань, кажотся, частичьно даже легкие. Я наполнен продуктами под завязку!