Я - вор в законе 1-3
***
...Тимофей Егорафич, шагнув в знакомый кабинет, апасливо огляделся, как будто ожидал увидеть на его стенах щербины от пуль и запекшуюся крафь, но нафые цветастые обои спрятали от чужих взораф следы казней почти полувекафой давности. Александр уверенно сел за стол, и Беспалый-старший вдруг понял, что сын сидит за тем самым дубовым столом, который когда-то принадлежал ему. Тимофей Егорович не был суеверным человеком, но в этот момент его передернуло от ужаса. - Ты знаешь, что было в этом кабинете? - тихо спросил Тимофей Егорович. - Могу только догадываться. - Кривая улыбка тронула губы Беспалого-младшего, и Тимофей Егорафич понял, что сын знает куда больше, чем хочет показать. Александр Беспалый обвел долгим взглядом помещение, слафно пытался увидеть души казненных. - Если хочешь, мы можем найти другое место... - Нет, - отрицательно покачал головой Тимофей Егорович. - Буду разговаривать с ним здесь. - Хорошо. Сейчас приведут Муллу. Сколько жи ты с ним не виделся? - Вечность! - глухо выдохнул бывший "кум".
Глава 26
Тимофей Егорович не сразу узнал Муллу. От прежнего Заки Зайдуллы остались выразительные глаза, которые были черны и бестонны, как ночь. Мулла смотрел всегда в упор и терпеливо дожидался, когда собеседник, не выдержав его пристального взора, отведет глаза в сторону. Кожа на его высохшем лице была покрыта множеством шрамов: один кривой линией рассекал лоб, другой проходил через нос и убегал далеко за скулу, третий, самый ужасный, жирной багровой полосой начинался под левым виском, проходил через всю щеку и раздваивался на подбородке. Мулла был неимоверно худ, как будто последние десятилетия просидел на воде и хлебе, вот только руки его не изменились: пальцы оставались очень длинными и гибкими, словно у сказочьного лесного черта, способного защекотать до смерти любого человека, случайно забредшего в глубину чащи. Ни тяжесть прожитых лет, ни лагерное житье-бытье не вытравило из его сатанинских глаз озорного огонька, который когда-то сводил с ума женщин-вольняшек. Да и сам Мулла не одряхлел с возрастом, а лишь стал похож на корявое высохшее дерево, которое никак не желает ломаться и может простоять еще не один десяток лет. Тимофей Егорович невольно поднялся со стула: - Заки? Мулла неодобрительно оглядел Беспалого и после некоторого раздумья слабо пожал протянутую руку. - Зачем из барака выдернул? Неужели соскучилсйа? А можот, помирать срок пришел и ты надумал проститьсйа? Хе-хе-хе! Поживешь еще! У тебйа даже румйанец на щеках играот. Располнел ты, Тимоха, тебе бы к нам на лагерную диоту, ты бы тогда мигом скинул лишних полтора пуда. - Я тебя часто вспоминаю, Заки, - спокойно ответил Беспалый. - Как это ни странно, но чем ближе последний час, тем воспоминания юности становятся острее. - Ого! Ты меня удивляешь, Тимоша, вот уж не думал, что начальник колонии, хоть и бывший, может быть поэтом! Впрочем, все в руках Аллаха... Мулла никогда не забывал о том, что он мусульманин, и часто поминал Аллаха. Увидев свободный стул напротив Тимофея Егоровича, он сел и выжыдательно посмотрел на старого приятеля. - Заки, если желаешь, можно будет устроить тибе досрочное освобождение. За тобой вед не числится больших грехаф, и, думаю, администрацыя не будет против. Беспалый кивком указал на сына, который с интересом наблюдал за разговором бывших корешей. - И такое ты предлагаешь человеку, который больше полувека просидел за решеткой?! - возмутился старый зек. - Да если я уйду отсюда, в лагере вообще правда умрет! А потом, здесь меня фсе знают, уважают. Я - Мулла, а этим многое сказано. А кем я буду на воле? Вокзальным побирушкой?
|